Никита Аграновский

*
Сегодня меня будут слушать, и я скажу.
На песке у прибоя, с глазами, раскрытыми настежь, у
дерева, никогда не показывающего своей наготы,
ветер с Балтики в марте режет руки и горло. Но чтобы ты
меня правильно понял, будь как я – улыбчив, но глух.
В тех местах, где кресты заменяет петух *,
поэзия ценна своим материалом: нередко слова
в ней заменяют молчаньем – так голова
легче держит в памяти нужный звук,
и давленье снаружи или внутренний вакуум сужают круг
говорящих с тобой до размера ступней,
на которых стоишь, топчешь землю, и в ней
ты в конечном счёте и примешь позу бойца
под Верденом – в этом суть ключ ларца,   
открывающегося каждому только раз,       
когда поздно что-то менять. И даже сейчас
ты можешь выйти на улицу, добрести до угла,
сесть на скамью и смотреть насколько кругла
площадь, пока среди злата осины, её монет
над твоей головой лист падает с дерева, которого нет.

* – в прибалтике на крышах костёлов
      часто вместо крестов ставятся петухи – симбиоз 
      древних религиозных традиций и христианства



Глосса
Птица, кричащая на северном меридиане, никогда не умолкнет,
смотря на волны, что похожи на письма, идущие в никуда, лишённые адресата,
держащие в себе так много пустоты, что даже нет смысла их слать обратно,
она качается на воде, и когда брызги гладят её по холке,

она открывает клюв, но крик исчезает в ветре, в далёком детстве.
Ты бы всё уже понял, но это в прошлом, и в небе нет красок, чтоб обагрянить Запад.
Темнота опускает занавес с белой прорехой чайки, но в этой птице внезапно
ты узнаёшь себя. Но оказывается, что тебе просто некуда деться.

И пространство вдавливает тебя в песок. Оставаясь здесь, лучшее что ты можешь
сотворить для пейзажа – попытаться с ним слиться.
В тот момент, когда все твои чувства обращаются в торжество кожи,

ты понимаешь жизненый принцип хамелеона, идею его породы:
растворившись в пейзаже, автоматчиках, вышках, подползти к границе
за которой видимо пусто, но куда меня уверенно тянет все эти годы.

глосса – пометка, собственная мысль или запись народной поэзии, 
   оставлявшаяся ирландскими монахами раннего средневековья 
   при переписке книг; в современном языке 
   в первую очередь – "примечание, комментарий".



*
Вода всегда льётся вниз, стремится лечь в грутн, и при этом, чем глубже,
Тем удачнее оказался выбран маршрут, тем меньше шанс встретить себя снаружи.
Когда тебя накрывает волной, догоняют автобусы, на которые ты опоздал,
Понимаешь: вот оно, твоё время, пришло за тобой, и ты – тот же Хейердал, 

только твоё море занимает всю сушу. И когда утром ты смотришь в воду,
то не встречаешь лица, но отчётливо видишь по ряби, как шепчутся рыбы.
Это значит, что и здесь ловить нечего, что и тут ты начисто выловил квоту.
Небо голубеет как гжель или глаза скитальца, ветер из Рима доносит: "Ride!"

ride – смейся (повелит. наклонение 2 лица ед.ч. от лат. rideo, ere – смеяться)
Тур Хейердал  –  норвежский мореплаватель, 
переплывший Атлантику на самостоятельно построенной лодке


*
Каждая ночь без пьянства добавляет сна;
солнце полощет воду, а в ней блесна
привлекает щуку, чей жёлтый глаз
загодя понимает: вот так, en masse,
наступает развязка – удар изнутри,
и счёт замирает на цифре три.

Выбирая же то же, что выбрал я –
ежедневно без цели и корабля
выходить на берег, смотреть на фьорд,
на песок и скалы, и знать, что мёртв
по сравнению с ними скорее ты, –
десять раз подумай. Из пустоты –

будь то царство Аида, инфаркт, молва,
или просто записка, её слова,
говорящие вкратце: любовь, увы,
эфемерней, чем, собственно, сами вы,
как ни сложно представить такой исход,
оказалась, –  и наоборот,

то есть, внутрь себя обращая взгляд,
не находишь отличий. Так, говорят,
появляется нечто, что мы потом
как угодно, но всё же не так зовём,
ибо то, чего нет – и нельзя назвать. 
Это то, что ты помнишь. Учись забывать.


en masse – в большинстве своём, 
   чаще всего, по большей части (франц.)