Людмила Старилова
Летящий над морем
(Песенка пересмешника на мотив Иосифа Бродского) Эти странные жмурки – До рези, до боли, до колик – Эти блики на море – Пестрее, чем перья у птицы, Как не зажмуриться, не удивиться, Как не вспомнить Незабвенного Осю Бродского С его “Осенним криком ястреба” А все от чего? От совпадения, случайности, воображения или игры ума. Упавших по прихоти чьей-то костяшек – Вот так! Ты этого хочешь сама?!... Мне хотелось бы... “Мне хотелось бы видеть...” Мне уже ничего... Я просто, Я запросто, Даже без радости. Все изменится. Все изменяются. Все! Хватит с меня! Мутабор! Что же останется? Море?! Оно – ни вопрос, ни ответ. Ни просьба, ни прихоть, ни шорох, ни шепот любви... Оно – ни мужчина, ни женщина – Вечно другое. Неуживчивый друг, омывающий наши тела, Или грехи? Или души? Шевелящий в них прошлое, Надоевший своим одиночеством. Эка гордыня: “Я – вечно одно!” Это игры больного ума, Друг мой, бредишь ты, спишь, Ты во всем разберешься сама. Где ты истина? Истина – где ты? За морем? У моря? Нету больше ни счастья, ни горя. Просто ты разрушаешь сама Ежедневностью быта Может жизнь, может душу свою Почитая за счастие мысль, будто время убито Между стиркой и чтением книг, И твое представленье о мире Как осколки разбитого блюдца, Когда лучше не строить иллюзий О свободе любви, чтоб совсем не свихнуться... ...Но если подняться над собой, над собственным бредом, Над этой землей, Над морем, над горами, над туманом Высоко, высоко... То в пронзительных, быстро наступающих осенних сумерках Можно сразу и одновременно увидеть, Как рыжий, точная копия папы, Размахивая крыльями-руками Паркует чужие машины рядом с Мосбаном, Чью-то смерть в Венеции и Душераздирающий крик ястреба Над Васильевским островом. Сентябрь 2004
Вторая песенка пересмешника
(Дон Хуан Тенорио или Каменное сердце) Действие происходит в темноте, в исповедальне. Священик начинает: – Что привело тебя сюда, дитя мое?... – Любовь, отец мой... – Похвально это чувство – для девы знатной – любить Владыку мира... – О нет, не в горней, я в другой любви, должна сознаться – В той, которая сродни январской стуже, Что сердце леденит, такая оторопь берет, почти не дышишь Вот-вот умрешь совсем. Немеют губы, Слова, готовые сорваться с языка На вдохе индевеют, обрастая коростою молчанья. Ее не растопить ни дружеским участьем, Ни работой, ни вином с весельем напускным, Ни, да простит мне Бог, к Нему любовью... Священник: – Я знаю эту страсть – она пожрать готова Со всеми потрохами, с головой. Не пощадит, раз ты поддался ей. Она подобна пламени лесному – Одной лишь искры взгляда достаточно бывает, Чтоб начал бушевать пожар в крови, Чтоб немощь тяжким грузом легла на плечи, Чтобы ревность – сколопендрой, кусала в сердце, И заставляла ночей не спать, терзаться и вздыхать. Подвержены такой болезни на этом свете многие – Монах ли, семьянин, мудрец с седою головой – Все попадают в сети. Любовь заразнее чумы. Змее подобна, она вползает в сердце Еле слышно, свернется там и ждет... Удобного момента... Потом, ужалит одного, затем другого, А третий заразился сам, гляди... Тебя мне бесконечно жаль, дитя, Кто ж, расскажи, причиною болезни твоей кто был... – Участье ваше, святой отец, меня расположило Отбросить ложный стыд и вам поведать все без боязни. Лишь имени, того, кто был любим Мной больше жизни, позвольте, вам не открывать. Скажу лишь, что благороден, знатен и богат. В Севильи род его давно известен делами славными и Что отец его почтенный, до этих пор живет еще на свете, А мать давно в могиле. Наконец, еще скажу, что Рыцарь он и к ордену Подвязки, так же, Как и мой отец покойный – Гонсалес де Ульоа принадлежит. И при дворе у Педро – короля кастильского в почете. Рассказывали мне, что в молодости ранней, Дон Луис – его отец, советовал: “Женись, мой сын. Тебя Господь талантами безмерно наградил – Ты милостив, умен, красив и прямодушен, Ты обладаешь даром располагать к себе сердца людей. Найди себе невесту, женись не на деньгах, не на приданном, Ищи не красоту – она – пустое, как снег растает по весне И канет в Лету. Ищи в невесте спутницу, подругу, Такую, что в годину лютой скорби, не выдаст, ни оставит, не предаст И будет верность сохранять и через сорок лет, Когда седым ты будешь и никому не нужным стариком. Ищи невесту ту, что не обманет..." И он искал. Мне говорили, он сватался к одной – Она была красива, но что-то В ее манерах ему казалось надуманным, притворным, Он опасался, что любят не его, а деньги... И он помолвку разорвал. Потом посватался к другой. И эта была мила, и рода знатного, но много говорила О чести и достоинстве дворянских. И снова он из-под венца бежал, подумав, что с гордячкою такою, Себялюбивой, год не протянуть... Потом другие были – одни знатнее, те милее, краше, Но в каждой был изъян. Он всех покинул. Одни бросались в воду, иные в монастырь, другие – Совсем с ума сходили... или замуж... Что представлялось им безумством равным... И что ж такого было, что так манило, в этом кабальеро? И почему к нему, как пчелы к меду, слетались женщины? Чем их приворожил, чем подманил их этот человек? Ведь я сама попалась в те же сети... Он и меня пленил. Отец мой, зная, о его непостоянстве, предупреждал меня, Я не внимала. Да, я могла в глаза ему глядеть часами или слушать голос. Он ничего особенного мне не говорил... Что сделал он со мной? Какую отраву дал, ведь все я позабыла... Да, я была готова Бежать за ним, куда бы ни позвал... Но кончилась его любовь как день вчерашний, И так же быстро как и остальных – покинул он меня. А на прощание прислал флакон с запиской: “ Здесь розовое масло, дорогая, для одиноких – это просто клад. Зимой двух капель будет доставать, чтоб вспоминать, Что хороши, что свежи были розы...” Я написала ему ответ: “И к моему порогу, видать,среди весны пришла зима... Ну, что ж, тоскливою зимою я стану розы вышивать Стежками памяти по сердца полотну...” Потом уехал он в далекие края, и долго не было о нем известий. Мой отец просил неоднократно, чтоб не скорбела я, и мужа, по сердцу выбрала. Моей руки просили достойные Кастилии мужи. А я – отвергла всех... И дома затворясь, своей тоске бездумно предавалась. Прошло три года. Он в Мадрид вернулся, и видимо, ему сказали, Что я затворницей живу. Из любопытства, видно, он захотел увидеться. Писал – Я отправляла все письма, назад к нему, не распечатав – Отверженным легко сопротивляться. Однажды под балкон ко мне явился и серенадой Пытался выманить. Я полагаю, ему скучать случилось в это время, Бывают перебои в любовных играх у професьоналов... А мой отец, так осерчал, его увидев под моим балконом, Что позабыв про старость Со шпагою помчался вниз и сразу был убит... Теперь он в склепе у вас в монастыре и надпись: "Здесь лежит Гонсалес де Ульоа, Командор, Он ждет, чтобы заслуженная кара Постигла наконец его убийцу..." Анна замолкает, пытаясь еще что-то вспомнить или рассказать... В тишине исповедальни неожиданно раздается голос священника. Слышно, что он едва сдерживает волнение: – Вчера монахи заманили в часовню Тенорио Гуана Под предлогом того, что вы придете на могилу оплакивать отца. И там заслуженная месть постигла негодяя. Анна заливается слезами. Ее плечи вздрагивают, голова по-детски утыкается в ладони. Локтями она упирается в свои колени. Вся ее сгорбленная фигура, как будто говорит, что для нее сейчас не сушествует слов утешения. Монах молчит, устремив взгляд в противоположную от Анны сторону. Фигура, и даже руки, за которыми он многие годы привык следить, не выражают ничего, но в глазах мелькают тени сомнения, жалости, страха, ревности, и Бог весть еще какие странные всполохи чувств. Анна раскачивается из стороны в сторону, всхлипывая, но не долго. Потом замолкает и тихим спокойным голосом спрашивает: – Так его убили вы? Вчера... Монах (начинает нехотя, тихо, даже спокойно, потом, как будто ему не хватает дыхания, он ускоряет интонацию, ему не хватает воздуха, щеки раскраснелись, глаза сверкают): – Нет, он сам себя убил давно, когда окаменело От разврата и жестокости холодной, С которою на шпагу натыкал Гуан мужчин, Гоняясь за сомнительною славой бретера, лучшего из лучших, Вот тогда уснула совесть, и перестало биться сердце у него. Он как коллекционер накалывал на тонкие иголки Своих соперников – несчастных мотыльков, Которые пытались защитить от гнусного позора сестер и дочерей. А женщин он, подобно бусинам и перлам дорогим нанизывал на нитку Воистину, порочной, бесовской, неуемной страсти. Ища в них, нет, не наслажденья, а иллюзий – Морочил головы, играл в любовь в погоне за сомнительной надеждой, Что встретит лучшую из лучших – идеал! А каждая из вас была игрушкой, полагая, Что ее, ее одну он любит и готов Забыть про все, что раньше было... Да, ваше самолюбие вас губит, Забыв про совесть, доводы рассудка Пустым словам вы верили, Считая, каждая себя – единственной! Как были вы глупы... Ведь дон Гуан лишь зеркало, В котором, Господь запечатлел Все ваши прихоти и мелкие страстишки... Разбилось зеркало, – найди себе другое, Глядись в него, прекраснейшая Анна, Дороже ты каменьев дорогих и перлов всех В коллекции Гуана. Ты зеркалом сама ему была. Горгону – он в том зеркале увидел В Горгоне той он сам себя узнал... Священник замолкает, будто устрашившись того, что слишком поддался своей пылкой речи ... Неожиданно Анна начинает оправдывать Гуана: – Я поняла, святой отец, Гуан погиб из-за упрямства, упрямства моего.... Его я не любила, верней, хотела, чтоб он принадлежал лишь мне. Но раз не для меня одной – и я не стану, и я не уступлю... А в каждой женщине Гуан желал прощенья за предыдущее предательство, Искал, искал любви, и думал что полюбит, не зная ровным счетом ничего О вере, и покое и надежде. Был как капризное дитя избалован вниманьем женским И как дитя капризное привык любимым всеми быть. Единственным любимым... Нашла коса на камень... (Снова тихо плачет...) – Аминь, дитя, изиди с миром... На свете много Дон Гуанов С личиной женскою, с личиною мужской А вместо сердца – камень...
Яблоко раздора ("Прекраснейшей")
(Третья песня пересмешника на мотив Иллиады) Итак, – Парис, – сюжет банален. Три женщины, терзаемые мукой, Нет, не любви, любовь совсем иное, – Но власти, ибо власть повелевать Сильнейшая из всех страстишек женских. Три женщины – прекраснейших. Богини. Одна: могущество и волю предложив, Другая: силу с храбростью смешав, А третья: любовь (Уж это, точно, враки!) Наобещали... почему? Причина – яблоко гнилое Из сада Гесперид. Его Геракл когда-то Свои бессмысленные подвиги свершая Украл. За что и поплатился сам: Живым был сожжен на костре, А лук его и стрелы, Напомним, кстати, Достались Филоклету. Так вот, Эрида, внучка Хаоса, дочь Ночи На свадьбе у Пелея и Фетиды То яблоко подбросила на стол. Она раздор внесла, Родила скорби, убийства, голод, беззакония и тяжбы. Войну! Она – сама себе владыка... А людям – искушенье, маята... Парис, Парис, зачем же ты поддался на эту лесть? Ведь было все на Иде: Жена – Энона – нимфа-доброта! И первенец – сынок – Кориф, Какого ляда, тебе сдалась Елена? Елена – это призрак, это миф! Виденье ускользнувшей красоты. Ведь ей-то все равно с кем быть: Парис ли, Менелай, Кориф... (Несчастный сын!) Несчастная жена, несчастная сестра твоя, Кассандра! Ах, лучше бы убила она тебя тогда, Когда с Троады в Трою ты вернулся, Право, для всех бы лучше было... ... Видение горящей Трои. Конь. Потоки слез и крови... (Одни сплошные страсти!) Я не люблю античные сюжеты! Май 2004.
Рондо о моли
Все ковры, завесы, шторы, Драгоценные уборы Перья, митры и попоны Пеньюары примадонны Горностай и бархат царский – Ментик с кивером гусарским Красный парус для Ассоль Все сжирает моль... Ни лавандой, ни геранью Кружева былых мечтаний, Теплый плед воспоминаний – (Шелк постельных упований –) В шкап, в сундук, на антресоль Не упрячешь для потомков Не умеришь боль – Все сжирает моль Принц, печалиться не надо, Разьве счастие в нарядах? Разьве в деньгах соль? Голым в мир приходит каждый Голый в бане не однажды На кровати и в могиле В миг, когда с любимой были Об одежде мы забыли Не страшна нам моль
